Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На Якусиме ты боулингом не увлекался, а, Миякэ?
Иногда кажется, что его голос звучит издалека, иногда – что совсем близко.
– Нет, – отвечаю я.
– Боулинг помогает юнцам избежать многих неприятностей. Это безопаснее, чем падать с деревьев или тонуть в прибое. Однажды я играл в боулинг с твоим отцом. Твой папаша – сильный игрок. Хотя гольф ему дается лучше.
Я ему не верю, но все равно пытаюсь его прощупать:
– А на каком поле для гольфа вы играли?
Морино машет на меня сигарой – ее кончик летает, как светлячок.
– Нет-нет, до полуночи – ни крупицы. Таков уговор. А потом лопай подробности до отвала, лишь бы смог переварить.
И вот мы на месте. Тип в кожанке, Франкенштейн, Ящерица, Шербетка. Мама-сан усаживается и достает вязанье. Морино причмокивает губами:
– Нашим гостям удобно?
Франкенштейн большим пальцем указывает на освещенную дорожку. На месте кеглей – три восковые головы. Центральная голова шевелится. Левую бьет тик. Мне здесь не место. Это кошмарная ошибка. Наверное, это такой допрос. Морино же не псих, чтобы швырять шары для боулинга в живых людей. Он, по сути, бизнесмен.
– Отец, – говорит Мама-сан, – смею сказать, что это чудовищный поступок.
– На войне как на войне.
– А как же роговицы?
– Я понимаю вашу озабоченность, в самом деле понимаю. Но совесть не позволяет мне лишить покойника возможности ясно увидеть свою участь.
– Морино! – хрипло кричит центральная голова. – Я знаю, ты там!
Морино подносит к губам мегафон. Голос похож на песчаную бурю.
– Поздравляю с днем открытия, господин Набэ.
Эхо плещет о тьму и откатывается обратно.
– По-моему, в зале патинко случился мелкий конфуз, но все уже наверняка уладили.
– Освободи нас! Немедленно! Дзюн Нагасаки заправляет всем в городе.
– Ошибаешься, Набэ. Дзюн Нагасаки думает, что заправляет всем в городе. А я знаю, что всем заправляю я.
– Ты настоящий безумец!
– А ты, – кричит в ответ Ящерица, – настоящий покойник!
Треск в мегафоне.
– Ты, Набэ, всегда был жертвой лоботомии. Твоя смерть прекрасно тебе подходит. А вот ты, Гундзо, оплошал – я-то думал, ты сообразишь вовремя урвать свой куш и умотать в тропики.
Левая голова произносит:
– Мы полезнее тебе живыми, Морино.
– Но намного приятнее мертвыми.
– Я объясню, как перекрыть кислород Нагасаки.
Морино передает мегафон типу в кожанке. Тот выплевывает жвачку в бумажную салфетку.
– Добрый вечер, Гундзо.
– Ты?!
– Я предпочитаю клиентов, которые платят вовремя. – Тип в кожанке говорит с призрачным иностранным акцентом.
– Не верю!
– Неспособность поверить – причина твоего нынешнего плачевного положения.
Центральная голова кричит:
– Тогда ты тоже покойник, ты, поганый монгольский засранец!
Поганый монгольский засранец возвращает мегафон Морино и с улыбкой кладет в рот свежую пластинку жвачки.
Левая голова вопит:
– Сделай меня своим посланником к Нагасаки, Морино!
– Не посланником, – кричит в ответ Ящерица, – а посланием!
– Отлично сказано, сынок, – с одобрением замечает Морино. – Отлично сказано. Что ж, первый бросок – твой.
Ящерица учтиво кланяется и выбирает самый тяжелый шар. Я говорю себе, что это блеф. Мне здесь не место. Ящерица подступает к началу дорожки и выбирает позицию для броска.
– Пристрели нас, Морино! – выкрикивает Центральная голова. – Дай нам умереть с честью!
Франкенштейн орет в ответ:
– Что ты знаешь о чести, Набэ? Ты подставил свою задницу Нагасаки прежде, чем он велел «Нагнись!».
Ящерица делает шаг, другой и – бах! Шар ровно летит по дорожке, у меня внутри все сжимается, я пытаюсь сбросить с себя оцепенение, отвести взгляд, но, когда Центральная голова вскрикивает, я так и смотрю на дорожку, идиот несчастный. Правая голова – по-моему, Какидзаки – абсолютно неузнаваема. Хочется блевать, но не получается. Внутренности словно склеились. Какидзаки превратился во вмятину, полную крови и костей. Трубачи разражаются бурными аплодисментами. Левая голова в отключке. Центральная голова ловит ртом воздух, давится брызгами крови. Ящерица снова кланяется и возвращается на свое место у стены.
– Технически безупречный бросок, – замечает Франкенштейн. – Посмотрим на повторе, хотите?
Я отворачиваюсь, приседаю на корточки, свешиваю голову между колен. И вздрагиваю, когда мне в ухо ревет мегафон: «Ми-яяяяяякэээээ!»
Ящерица указывает на дорожку:
– Твоя очередь.
– Нет.
Трубачи жестами выражают удивление. Морино театральным шепотом заявляет:
– Да. Мы подписали договор.
– Там ничего не сказано о соучастии в убийстве.
– Ты дал слово делать все, что прикажет Отец, – напоминает Франкенштейн.
– Но…
– Перед сознательным юношей стоит проблема нравственного выбора, – заключает Морино. – Бросать или не бросать. Если бросит – рискует нанести некоторый вред этой лицемерной мрази. Не бросит – станет причиной пожара в «Падающей звезде» и выкидыша у жены своего домовладельца за двенадцать недель до родов. Что тяжелее для совести?
Он намерен сделать меня узником своей собственной жестокости, обеспечить мое вечное молчание. Слышу лязг тюремных засовов. Встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь, что какой-нибудь неожиданный сюжетный ход вызволит меня из этого кошмара. Поднимаю шар, самый легкий. Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого сделать. Просто не могу. За спиной раздается смех. Оборачиваюсь. Ящерица повалился навзничь, раздвинул ноги и засунул под куртку воздушный шарик. На шарике черным фломастером намалеваны соски, пупок и треугольник лобковых волос. Франкенштейн встает на колени, заносит над шариком длинный нож.
– Нет! – фальцетом кричит Ящерица. – Пощадите, у меня ребенок в пузе.
– Сочувствую, госпожа Бунтаро, – вздыхает Франкенштейн, – но такое наказание выпало вам за то, что вы сдаете комнаты жильцам, которые нарушают обещания, данные влиятельным людям…
Ящерица пищит тоненьким голоском:
– Не надо! Мой малыш, мой малыш! Пощадите!
Кончик ножа прижимается к резиновому животу госпожи Бунтаро. Франкенштейн сжимает другую руку в кулак, изображая кувалду и – бах! Шербетка заливисто хохочет, будто ее щекочут. Мама-сан вяжет, Морино рукоплещет. Скопление лиц парит в темноте, блещет, подсвеченное огоньками на пульте и сиянием монитора. Все как один поворачиваются и не сводят с меня взоров. Одно из парящих лиц приказывает:
– Бросай!
Надо промазать, только не слишком явно. Мне здесь не место. Хочу попросить прощения у голов, но как? Выхожу к началу дорожки, пытаюсь вздохнуть. Раз – целюсь в желоб, в метре от мертвой Правой головы. Два – у меня сводит кишки, и шар вылетает из рук слишком рано – потные пальцы скользят в отверстиях. Сижу на корточках, смотреть гадко, а не смотреть еще гаже. Шар устремляется к желобу, катится по
